Приехали из Москвы давние друзья - моя однокурсница Люда и ее муж Миша. Оба – пенсионеры (Миша давно уже, так как служил на подводной лодке), оба работающие. Детство Миши прошло в нашем городе и теперь при всяком удобном случае он летит сюда на любовное с ним свидание, так что гостей своих мы и не видим – их как пучина поглощают музеи, выставки, бесконечные прогулки по городу, встречи со старыми друзьями. И вот как-то вечером Миша говорит: «Хочу креститься в Николо-Богоявленском соборе. Завтра». И приглашает меня разделить радость этого события.

С утра Миша был бледен и тих. Офицера-подводника, побывавшего не в одном серьезном походе, поколачивало от волнения. В храм мы вошли около часа дня, совсем не зная, удастся Мише креститься или нет, проводится сегодня обряд или нет. Оказалось, крещение дважды в день и для этого надо лишь полотенце и нательный крест.

Пока в церковной лавке Люда пучками закупала свечи разного калибра, а Миша выбирал крест, я оглядывала собор. Он мне не посторонний: в левом пределе мы крестили дочь, тогда еще школьницу, в правом отпевали бабушку, которая была прихожанкой Николы Богоявленского с 1929 года, когда мой дед, строитель, перевез свою семью из Костромской области на пр. Римского-Корсакова.

Старые в патине иконы за стеклом, дымка полумрака, запах елея… Всё как прежде.

Бабушка водила меня сюда, когда мне было лет пять – помню службу, но как во сне, который воскрешали теперь этот сумрак, и этот запах. Всё да не всё. Вот, например, цепи этой не было, которая отделяла притвор от богослужебного помещения. Народ лазил под нее, пробираясь к иконам. Подлезли и мы.

Люда устремилась к Богоматери, пыхтела, укрепляя самую толстую (тире дорогую) свечу. Мгновенно возле нас материализовалась тихая, словно мышка, служительница с упреками. Люда, похоже, внутренне подготовилась к тому, что будут ругать: не туда пошла, не то сделала, - поэтому безропотно смотрела, как служительница, обслюнявив пальцы, затушив ее толстую свечу и унесла с собой. Повздыхав, Люда направилась к Николаю чудотворцу.

Крестилось в тот раз двенадцать душ: несколько младенцев, несколько отроков, остальные взрослые. Батюшка, выйдя к крещаемым, первым делом поинтересовался, у всех ли есть квитанции об оплате, и приступил к обряду.

Вознеся молитвы, он стал спрашивать, знает ли тут кто-нибудь символ веры. Направляя на каждого, стоящего в круге, свой перст, он со всей строгостью допытывался: «Ты знаешь? А ты? А ты?» Когда перст указал на меня, пришлось признаться: «Знаю». «Выходи, лицом к алтарю, говори», - последовало приказание.

«Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли. И во Иисуса Христа, Единородного Сына Божия…» Больше сказать не дали. «Напутала, иди. Сама себя опозорила», - сказал батюшка и больше не искал тех, кто наизусть произнес бы символ, а сунул серьезному дяде книжицу, раскрытую на нужном месте: «Читай!».

Я посмотрела на Мишу. Он стоял, низко опустив голову, едва не касаясь лицом свечи, которую держал в руках. Будто это его опозорили, а не меня. Бедный, наверное, ему хотелось провалиться под землю.

Выбранный дядя взмок и лепетал, стараясь правильно выговаривать: «Верую во единаго Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…». Голос его дрожал, слова путались, временами можно было разобрать: «Имже вся быша …и вочеловечшася… седащя одесную Отца…и паки грядущаго…»

Получившие крещение отправились на экскурсию, им позволили зайти в алтарь, а мы с Людой поспешили дыхнуть свежего воздуха. Подруга моя едва не плакала: «Ты и правда молитву забыла?» «Это не молитва, а символ веры, и ничего я не забыла». Когда из храма вышел Миша, еще больше, чем его жена, расстроенный, я отбарабанила им символ веры таким, каким произношу его всякое воскресенье на службе в нашей протестантской церкви.

Мои друзья вздохнули с облегчением, но все же поинтересовались: «А почему священник сказал, что ты себя опозорила?» Мне многое хотелось им объяснить, но не стала, день-то действительно был праздничным: Миша, которому скоро стукнет шестьдесят, крестился! А с вопросом своим мои друзья сами когда-то разберутся.

Николо-Богоявленский Морской собор я очень люблю, он мне не посторонний, и, как пел поэт: «Я зла не помню, я опять туда пойду».