— Девушка, соберите мне букет из белых и красный роз, — обращаюсь я к продавщице цветочного магазина. — Количество четное.

У станции метро «Площадь Восстания» перехожу Лиговский по светофору. Вспоминаю схему: 5-я Советская сразу за БКЗ «Октябрьский». Звонко стучу каблучками. Слишком звонко. Или им в такт пульсирует в висках кровь?

Волнуюсь. Даже нервничаю, как перед сложным экзаменом на сессии. Ощущения из прошлой, кажется уже давно забытой жизни. Знобит. Чувствую схваточную боль внизу живота, ладошки холодные, влажные.

Польское посольство узнаю еще издали. Утопает в цветах. Белые, красные розы: цвета польского флага. Мерцают свечи. Траурные фото.

Всего несколько дней назад 10 апреля в 10.50 утра при заходе на посадку потерпел крушение польский правительственный самолет, летевший из Варшавы в Смоленск. На борту находилось 96 человек, в том числе и президент Польши — Лех Качинский. Замедляю шаг. Дыхание останавливается.

Зачем я сюда пришла? Желание возникло как будто независимо от меня, даже помимо моей воли. Я не пыталась сопротивляться ему. Интересно почему? Кладу цветы. Что дальше? Так и уйти? Нужно помолиться. О чем? О скорбящей Польше, о родственниках погибших, об улучшении отношений между Москвой и Варшавой? Да, так. Но еще…

Вспоминаю глаза моей прабабушки на старой выцветшей фотографии из семейного альбома. Ее звали Стефания. Память рисует ее красавицей в платье с воздушными рукавами. Не то.

Взгляд. Меня в детстве волновал ее взгляд. Мягкий, женственный, так смотрят любящие жены, матери, и одновременно мужественный, волевой, умный. Кажется, что вот-вот из ее глаз полетят искры и в твоем сердце запылает костер.

Так смотрела на свою правнучку моя прабабушка-полька. Как она оказалась в России? Неизвестно. Я даже не знаю ее девичьей фамилии. Приехала служить гувернанткой в известную семью, после революции осталась в Петрограде, вышла замуж за русского, родила дочь.

Разве она думала, что ее правнучка придет совсем по-другому поводу, с розами к польскому посольству и будет вспоминать ее. И плакать. Только в этот момент я заметила, что уже не просто смахиваю слезы, а реву белугой.

Реву о бедной Польше, потерявшей президента, о несчастных убитых военных под Катынью, обо всех репрессированных, русских, нерусских, раздавленных катком сталинской машины и о моей прабабушке-польке расстрелянной в 37-м где-то в камерах Большого дома на Литейном.

Мне кажется, я вижу как она смотрит в глаза своему палачу. Без страха, с тревожными мыслями о своей маленькой дочке, ведь та останется круглой сиротой, и с жалостью к человеку, жмущему на курок.

Бабушка как-то рассказывала мне, что невольно слышала последний разговор матери и своей бабушки. «Я знаю, на что я иду, — говорила ее мама, — но что будет с Люсей?»

Сколько раз за свою жалкую жизнь человеку с пистолетом придется проснуться в липком поту, задыхаясь от кошмара, когда его посетят воспоминания?

Секунды. Колея вечности. Свет. Выстрел неизбежен. Он слышен еще нам, следующим поколениям. Как гулкое эхо, как страшная боль в груди.

У тех, кто разбился на самолете или расстрелян под Катынью, есть хотя бы могилы... Слабое утешение. А в каком месте вселенной находится прах моей прабабушки? Куда я могу принести ей свои белые, красные розы?

Домой иду медленно, не замечая стука каблуков. Пробираюсь через оживленную толпу у входа в концертный зал. Небо кажется выше. На сердце спокойно. И это не покой обреченности, а покой тихой радости. Потому что Бог знает все. Я Ему доверяю.