Нередко я читаю о том, что «учение Иисуса» сразу же после Его смерти подверглось искажению — ученики принялись приписывать Ему слова, которых Он не говорил и деяния, которых Он не совершал. В итоге, тот образ, который мы встречаем в Евангелии — скорее результат деятельности ранней Церкви, чем описание «исторического Иисуса».

Что можно сказать на это? Прежде всего, нам важно уточнить наши фоновые предпосылки, из которых люди часто исходят, не проговаривая их вслух. Мы неизбежно предполагаем какую-то картину мира — и в этой картине что-то представляется возможным, а что-то — нет. За верой в то, что проповедь «исторического Иисуса» была безнадежно искажена и обросла «мифологическими вставками» стоит определённое представление о мире — материализм, для которого никаких сверхъестественных явлений не может быть, потому что не может быть никогда.

Иисус Евангелий — фигура нескрываемо сверхъестественная. Он рождается от Девы без земного отца, Он говорит о Себе как о Боге, Судии и Спасителе мира, творит чудеса и, в итоге, воскресает из мертвых и возносится к Отцу. Если материализм верен, все это остается только признать позднейшими мифическими наслоениями на исторической фигуре — того, что историческая фигура существовала, никто из специалистов не оспаривает.

Материализм задает те интерпретационные рамки, в которых мы рассматриваем любые данные — и в этом случае проблема совсем не в противоречиях, реальных или предполагаемых. Проблема в том, что любые сообщения о сверхъестественном отметаются с порога. Уверенность в том, что чудеса Иисуса (прежде всего, Его Воскресение) — это позднейшие домыслы, появляется не как результат рассмотрения данных, но как заранее принятая позиция, которую не могут поколебать никакие данные.

Но какие у нас основания считать материализм верным? Он является популярным, даже преобладающим в интеллектуальных кругах — это правда. Но интеллектуальная мода не делает что-либо истинным; моды меняются, и не всегда — к лучшему.

Иногда говорят, что научный подход неизбежно материалистичен, что ученый не может и не должен рассматривать сверхъестественную причинность в своей лаборатории. Это верно, когда мы говорим о естественных науках, которые, по самой своей природе, рассматривают воспроизводимые явления. Вы не можете исследовать в лаборатории явления невоспроизводимые — такие, как вмешательства личностной сверхъестественной силы. Бывают ли такие вмешательства, наука просто не может сказать — они не входят в ее область рассмотрения. Наука, таким образом, ничего не говорит нам том, истинен ли материализм и бывают ли чудеса? Некоторые ученые — материалисты, некоторые — нет.

Более того, материализм сталкивается с непреодолимым проблемами в описании нашего повседневного опыта сознания и свободной воли. Никто не знает, как свести мир личностных, мыслящих, самосознающих существ к движению безличной, бессознательной, и полностью подчиненной законам природы материи.

У нас нет причины быть материалистами, а, когда мы допускаем (хотя бы допускаем), что материализм неверен, а сверхъестественное возможно, мы обретаем способность рассмотреть евангельские данные по существу.

Впрочем, мы можем и не требовать от людей, чтобы они отвергли материализм — достаточно будет попросить их пойти на определенный мысленный эксперимент — сочли бы вы свидетельства Нового Завета заслуживающими доверия, если бы вы допускали (хотя бы допускали) бытие Божие? Если бы чудеса не были для вас запретными с самого начала? Это помогло бы нам избежать вольной или невольной подмены, когда люди говорят о противоречиях я Евангелии, когда на самом деле они просто заранее исходят из того, что Бога нет.