Илларион Петрович Зюкин считал, что ему не очень повезло с фамилией. Да что там говорить – совсем не повезло! Когда он подписывал свои статьи, он всегда очень переживал по этому поводу. На пишущей машинке или тем более на компьютере он так и не научился печатать и сдавал текст всегда в рукописном виде. Когда очередная статья для церковной газеты была закончена, он с удовольствием красиво выводил имя Илларион. Букву «р» он при этом всегда вырисовывал особенно витиевато, закругляя нижний хвостик буквы кверху. Выведя имя, он обычно делал паузу и не торопился писать фамилию.

Иногда он и вовсе откладывал авторучку в сторону, подходил к окну и открывал форточку, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Прямо напротив его дома располагалась школа, на фасаде которой были барельефы великих русских писателей. Илларион Петрович, признаться, уже подзабыл кто есть кто, но, впрочем, это было и не так уж важно. Важно же было то, что когда-то вот также без всяких новомодных компьютеров на последней странице рукописей они выводили свои инициалы.

Нет, Илларион Петрович не считал себя человеком тщеславным и всегда подчеркивал, что его искусство даже и не принадлежит ему, а - народу. Ну, то есть, конечно, не всему народу, а церкви. Но почему то всегда в этот самый момент его коробило несоответствие звучного русского имени и какой-то несуразной фамилии. Фамилию Зюкин он всегда писал быстро и не очень разборчиво, словно надеясь, что от этого что-то может измениться. Одно время он даже подумывал о том, чтобы взять какой-нибудь псевдоним и называться, скажем, Илларионом Миролюбовым или что-нибудь в этом роде. Но потом подумал, что все-таки он пишет не какие-нибудь романы, а статьи духовные и поэтому как-то не пристало прятаться за псевдонимом.

Статья о прошедшем празднике ему давалась трудно. Это было для него неожиданно, так как именно такие статьи он всегда любил писать. Часто после выхода газеты он сам помогал ее раздавать в церкви, и кто-нибудь обязательно подходил поблагодарить его за очерк о прошедших событиях в прошлом номере. При этом Илларион Петрович всегда скромно опускал глаза и признавался, что это не его заслуга – он только «инструмент».

Эта же статья ему никак не давалась. Он даже решил пройтись от дома до церкви и назад, чтобы то ли отвлечься, то ли наоборот сосредоточиться. Зюкин любил вот так побродить вокруг церкви или даже посидеть на лавочке неподалеку. Обычно он в эти моменты разглаживал свою бороду и, вытянув немного шею, устремлял взгляд куда-нибудь вдаль.

Если кто-нибудь из братьев или сестер проходили мимо и видели его в этот момент, то прекрасно понимали, что, вероятно, в эти минуты как раз и рождается то, что потом они будут читать в церковной газете. Сам же Илларион Петрович в эти минуты чувствовал на себе ту особую ответственность, которая лежит на любом талантливом человеке. На этот раз никого из знакомых он не встретил, чему скорее был даже рад и, вернувшись домой, опять засел за работу.

Он еще раз перечитал последний абзац.
«Процессия братьев последовала сквозь ряды в сторону кафедры. Их лица были сосредоточены и торжественны и они как будто даже не шли по проходу меж церковных скамеек, а летели, не касаясь земли, словно стая лебедей». Ему очень понравилась эта метафора, но немного смущало то, что перед глазами сразу вставал Иван Иванович Кузин (один из проповедников). Он был очень плотного телосложения и маленького роста. Шажки у него получались маленькие, и он как бы переваливался с ноги на ногу. В его походке было что-то утиное. Ну не писать же в самом деле «служители двинулись, как утки»? Нет, пусть остается как было – «стая лебедей».

Илларион Петрович давно подметил, что его талант (вообще-то он больше любил слово «дар») – штука капризная. Иногда ему легко давались вступления, иногда окончания статей, но всегда в какой-то момент во время работы, он словно натыкался на невидимое препятствие. Однако он хорошо усвоил, что это лишь временные трудности, которые даны ему специально, чтобы он не возгордился.

Но в этот раз «трудных» мест было что-то уж очень много. Вроде бы все уже отметил и отразил. И про то, как все единодушно пели в заключение собрания, и про то, как после этого приезжие братья и служители с удовольствием отведали обед, приготовленный заботливыми руками местных сестер. Вроде бы было все, но какой-то «изюминки» не было.

Обычно у Иллариона Петровича всегда в запасе был какой-нибудь особенный ход, который он использовал для того, чтобы внести в свою статью элементы того, что считал настоящим искусством.

Более всего Зюкину удавались «природные аллегории». Он добился уже настоящего профессионализма в этом элементе творчества и научился мгновенно реагировать на любые природные явления. Собственно и началу своего творческого пути он был обязан одному природному явлению.

Все началось с того, что однажды, чтобы немного скоротать время во время воскресного богослужения, он разглядывал унылый пейзаж за окном и вдруг увидел радугу. Буквально через 10 минут после окончания службы у него уже была готова статья, которую он и предложил для приходской газеты. Финальным аккордом той небольшой статьи была последняя фраза: «И тогда на небе появилось знамение в виде радуги, как бы показывая, что наша церковь идет верной дорогой». Потом многие подходили к нему и благодарили за наблюдательность и в то же время укоряли, что до этого он никогда не брал в руки перо. Через некоторое время он уже научился более свободно писать и ему было уже не так важно, какая погода на дворе.

Падающий белый снег он сравнивал с белым покрывалом, которое опускается на наши грехи. Если шел дождь, то это могло означать очищение и омовение. Если же дождь заканчивался во время какого-нибудь важного церковного мероприятия, то это было еще лучше и означало знамение, когда все тучи разгоняются и на землю проливается небесный свет. Гроза, ветер, затишье, первые заморозки – все это Илларион Петрович умел творчески внести в свое повествование и умело «согласовать» атмосферные явления с тем, что он описывал.

Однако в этот раз и погода, как назло, была какая-то совсем уж неопределенная. Можно сказать, абсолютно средняя. Ни теплая, ни холодная, ни ясная, ни пасмурная. Илларион Петрович подумал, что надо бы дать своему таланту немного отдохновения. Вероятно, у всех авторов бывают такие вот спады в творчестве. Он даже где-то читал, что раньше профессиональных писателей отправляли в специальные дома творчества, где они могли немного отвлечься от обыденности и поразмышлять над новыми произведениями.

Зюкин закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Нужна была какая-то эффектная финальная точка. Он еще раз представил себе церковный двор и людей, выходящих из церкви после службы. Вспомнил и немного покосившийся забор, и детей, которые обычно выбегали из церкви самыми первыми. Вспомнил даже вечно болтающихся около церкви бездомных собак, которых сердобольные сторожа зачем-то прикармливали.

Времени уже совсем не оставалось – вечером он обещал Нине Петровне, которая исполняла обязанности секретаря церкви, принести статью. Именно она занималась набором на компьютере всех статей Зюкина. Илларион Петрович понимал, что ей наверное лестно осознавать, что она является самым первым читателем газеты.

Наконец Зюкин отложил авторучку и глубоко вздохнул – статья была готова. Да и окончание вроде бы получилось: «Лица выходящих из церкви людей как будто излучали какую-то неземную радость. И даже собаки на церковном дворе, задрав головы кверху, выли как-то по-особенному, словно старались внести свою лепту в атмосферу праздничного славословия». Бережно сложив рукопись в папку, он вышел из дома.