Все, кому сейчас больше 30, помнят время, когда в книжных магазинах можно было обнаружить только произведения соцреализма, повествующие о достижениях передовиков производства. Это касалось и детской литературы: выбор был разве что между курочкой Рябой и Чиполлино. Издавалось-то многое, но до читателя доходило с трудом. Единственной отдушиной в мир литературы были журналы. Правда, если во взрослых литературных журналах приходилось продираться сквозь тот же соцреализм, то в детских и подростковых «пионерах», «кострах» и «следопытах» дышать было легче. Мне из журналов моего советского детства ярче всего запомнились повести Владислава Петровича Крапивина.
Надо сказать, что в отношении крапивинских книжек в магазинах ситуация сейчас слабо отличается от советской: «вы за сегодняшний день четвёртый, кто его спрашивает, — отвечают мне на кассе, — нет, и бывает очень редко. Оставьте телефон, позвоним». Это я в букинистический зашел; в обычных — 1-2 наименования. Спасибо и на этом, но книжек-то Владислав Петрович написал несколько десятков. Благо есть интернет, а в нем и электронные книги, и букинистические сайты. Поэтому моим детям Крапивин доступен, и к счастью, его книги нисколько не устарели со сменой эпох. Тем более, что и после смены эпох Владислав Петрович написал еще много новых книг.
Ощущения от Крапивина — те, из детства — в несколько слов: пронзительность. Искренность. И еще — реальность нереального: фантастического, сказочного. Взявшись покупать книги Владислава Крапивина для своих детей, стал перечитывать (и читать то, что не читал четверть века назад), и на многие часы вернулся в детство. Очень кстати в это же время встретилась фраза Клайва Льюиса: «Детские книги, которые не стоит перечитывать во взрослом возрасте, незачем было читать и в детстве».
Вернулся в детство из-за того, что герои Крапивина слишком живые и настоящие для того, чтобы смотреть на них, как на картинку — они подходят к читателю слишком близко, и трудно не впустить их в свою душу. Впуская, сопереживаешь — и видишь мир глазами ребенка, подростка. А кроме того, у крапивинских сказок и фантастических повестей есть одна особенность, которая подкупила меня еще в детстве: сказочный, фантастический мир вторгается в реальность и живет в ней уверенно и несокрушимо. Я помню, как грустно бывало в детстве, когда Алиса просыпается, подземные жители уходят навсегда, всё сказочное улетает-уплывает-рассеивается, и остается разбитое корыто. А здесь — нет же! Не приснилось, не показалось, не придумалось! А если и придумалось, то всё равно — теперь так и есть на самом деле! И пусть уже кончилась сказка, но вот — ступает по верхотальскому деревянному тротуару золотисто-оранжевый марсианский конь, и поднимается над землёй старый пыльный ковер, и прилетает на волшебном своем самолете Антошка Топольков.
Я помню из своего детства чувство благодарности автору за это умение не разрушить сказку, настоять на всамделишности подаренных нам прекрасных миров его книг. А у взрослого читателя со сложившимся христианским мировоззрением появилась еще одна благодарность — взрослая. Я не знаю других примеров детской литературы с такой, как у Крапивина, глубиной психологии человеческих взаимоотношений.
Для человека вне христианской традиции слова «гордость» и «достоинство» — синонимы. Иногда приходится с трудом объяснять кому-нибудь, чем одно отличается от другого. Крапивин не объясняет, не дает определений. Он показывает эти отличия в своих героях удивительно тонко и точно. И еще очень важно, что мир этих героев — не шахматный, не черно-белый. Да, встречаются безнадежные негодяи. Как и в реальной жизни. Но помимо этих исключений, герои умеют совершать ошибки и осознавать их, и в мучительном поиске находить нужные решения — и изображение самых разных человеческих черт лишено морализаторства, но наполнено сопереживанием. И в это сопереживание вовлекается читатель, учась в себе и окружающих различать те чувства, которые настолько достоверно и живо рисует детский писатель.
Это к теме духовной пользы от чтения книг Владислава Крапивина. Однако взаимоотношения автора с Православием трудно назвать однозначными. Православный читатель может найти поводы для претензий: что-то в фантастике покажется перекликающимся с оккультными идеями, слишком много — не только в сказках, но и в повестях реалистических — примет и оберегов, да и высказывания на тему Православной Церкви можно найти такие, что не всем понравятся.
Однако фантастика — это все-таки фантастика, и в ее мире свои законы, а суеверия зачастую так и названы суевериями; что же касается отношения автора к Православию… Пожалуй, самый характерный пример — отрывок из романа «Бабочка на штанге», который стоит здесь привести. Это диалог главных героев, взрослого и подростка:
— … сторонники идей Бернара д’Эспаньята…
— Думаешь, я знаю, кто это такой? — слегка обиделся я.
— Это знаменитый французский физик, открывший немало премудростей квантового мира. Он создал концепцию Гиперкосмического Бога. Это, по его словам, незримое царство. Оно нематериально, но все-таки может быть осознано человеческим понятием. Правда, не до конца. Осознать полностью сущность Творца не может, конечно, никто…
— Кроме Него самого, — мудро вставил я. Мне понравилось, что вот мы с Яном ведем такую серьезную философскую беседу.
— Ты прав, дитя мое… — усмехнулся Ян. — А о концепции д’Эспаньята я недавно дискутировал с одним твоим знакомым…
— Это с кем? — удивился я.
— С отцом Борисом…
— Да какой он знакомый… А что он говорил?
— Поздно вечером он появился у меня с компанией вольнодумно настроенных тобольских семинаристов, мы завели разговор о тайнах мироздания, и Боря заявил, что философские идеи «этого квантового гения» — сплошная ересь. И что корни абсолютной истины можно искать лишь в глубинах Православия…
— А ты?
— Я сказал, что при всем уважении к православной конфессии, не могу понять одного: почему ее ортодоксы…
— Кто?
— Неколебимые сторонники… Почему они впадают в грех гордыни и заявляют, будто высшие истины известны им одним? Ведь Творец знал, что делает, когда вкладывал в человеческие головы множество религий. Видимо, Он считал, что у разных племен — разные пути познания…
— А он? То есть отец Борис…
— Он сказал, что я самоуверенный невежда, если пытаюсь по-своему излагать непостижимые планы Создателя… А я… Ну, ладно. Нас быстренько растащили, мы помирились… Кстати, в споре святой отец упомянул твою персону…
— Мою?.. Меня? С чего это он?
— Сказал: теперь понятно, у кого черпают подобные взгляды некие школяры, вроде Клима Ермилкина…
{СНОСКА: Владислав Крапивин. Бабочка на штанге // Владислав Крапивин. Бабочка на штанге: Роман, повесть. — М.: Эксмо, 2010. — С. 179-180.}
Ян в этом диалоге в изрядной степени выражает настроения автора. Однако тема Православия не ограничивается в этом романе цитированным отрывком. Здесь важен финал: Клим, который в начале романа конфликтует с классной руководительницей из-за своего нежелания «добровольно-принудительно» ходить на уроки Православия, в эпилоге приходит на занятия к отцу Борису. И не потому что сдался требованиям классного руководителя. Это его решение. Пришел, слушает, остается, задает вопросы. И вот это очень характерно и для самого Крапивина, и для его героев-подростков: готовность к диалогу, к размышлению, к поиску.
Один из характерных лейтмотивов крапивинских книг — Дорога. С большой буквы. Дорога, на которой никогда не гаснет надежда. Путника обязательно ждет светящееся родным уютом окно. И отсутствие четких мировоззренческих установок, которое вменяли писателю в вину некоторые критики — это состояние пути, состояние поиска. Для юных читателей стимул к духовному поиску важнее, чем заранее расставленные акценты готового мировоззрения. Кому-то, может быть, и Дорога крапивинских книг станет подспорьем в движении к христианству. Предпосылки для этого есть.
Это и множество образов добрых и мудрых священников и монахов в разных книгах. Это внимательное и трепетное отношение к храмам, к иконам. Удивительно: особое, не-советское отношение к вере встречается уже в крапивинских произведениях советского периода. А в полный голос разговор о Православии начинается с повести 1991 года «Синий город на Садовой». Но анализировать эту повесть здесь я не возьмусь; просто посоветую прочитать.
В произведении, которое называется «Нарисованные герои», Владислав Петрович приводит фрагменты незаконченной повести 1965 года «В семь взойдет Юпитер» и рассказывает, почему эта повесть не была закончена. Ее сюжет включал в себя спор десятилетнего Виталика с бабушкой, которая в сочельник назвала Юпитер Рождественской звездочкой. В редакции обрадовались: «Нам как раз нужна повесть с атеистическим уклоном!». И вот тут, как вспоминает писатель, в нем «включились тормоза»:
Я не хотел быть проповедником атеизма. Мой собственный стихийный атеизм, живший во мне в студенческую пору, остался в прошлом. Неназойливо, мягко, но неотвратимо во мне зрело убеждение, что мир не мог возникнуть и существовать без Высшего Разума, без Творца. Без Него он терял всякую логику, всякий смысл. Я не искал, не лелеял в себе эту идею, она кристаллизовалась сама, снисходительно отодвигая в сторону доводы примитивного материализма. Ее довод был осознанным, неоспоримым и простым: «Иначе просто не может быть». За ним стояли годы размышлений и споров с самим собой, но это отдельная тема…
{СНОСКА: Владислав Крапивин. Нарисованные герои // Владислав Крапивин. Топот шахматных лошадок: Романы, повесть. — М.: Эксмо, 2008. — С. 571.}
Характерно, что в этой незаконченной повести уже есть образ Дороги. Сны о Дороге…
В гостях у Владислава Петровича мы с ним спорили о многом. В какие-то моменты спорили довольно жестко. На прощание писатель принес пакет с подарками. Раритетное тюменское издание — двухтомник «Белые башни Родины» был украшен следующей надписью: «Отцу Димитрию на память о встрече в Тюмени и о наших беседах, в ходе которых выяснилось, что мы одинаково смотрим на многие проблемы». И это тоже характерная деталь: общаясь со мной не только как с одним из своих читателей, но как с носителем православного мировоззрения и представителем Церкви, Владислав Петрович подчеркнул, что обнаруженное в этом общении единство для него важнее разногласий.
В ответ скажу, что и для меня в книжках Крапивина то, что близко мне, что вызывает резонанс — дороже и важнее, чем поводы для споров. Как, надеюсь, и для большинства православных читателей. И хочется верить, что Дорога, на которой никогда не гаснет надежда, у нас одна.
Фома
