Научный метод предполагает стремление к объективности. Он предназначен для постижения реальности, которая не зависит от нас и наших мыслей о ней. Личные предпочтения, симпатии или антипатии ученого, его лояльность к тем или иным группам должны быть как можно более тщательно удалены из лаборатории.

Полной объективности достичь, конечно, невозможно — ученый неизбежно имеет свои симпатии и предпочтения, которые могут, даже помимо его сознательной воли, влиять на то, какие вопросы он будет ставить в ходе своих исследований — и как интерпретировать полученные им ответы. Научное сообщество в целом находится внутри определенной культурной и политической ситуации, на него оказывают влияние запросы, исходящие от общества в целом — или его правящей элиты. Ученые нуждаются в финансировании — кто-то должен платить им зарплату и обеспечивать, нередко дорогое, оборудование. Бывают ситуации идеологического давления — когда у исследователя возникнут неприятности, если он найдет что-то не то.

Но, при всех этих трудностях, объективность рассматривается как благо, которое следует искать. Из научного поиска должен быть, по возможности, удален «человеческий фактор», и в этом есть некая добродетель. Ученый должен подходить к природной реальности, которую он изучает, со смирением — не пытаясь навязать ей свои идеи, а покориться ее собственной логике.

Однако у этой добродетели есть и обратная сторона — ученый-естественник склонен видеть природу, но не человека. Вернее, человек воспринимается как часть природы. К нему уместен тот же подход, что и к остальному природному миру. Люди — это животные, организмы, все происходящее в которых должно рассматриваться в терминах естественных наук.

Это понятная профессиональная деформация — так следователь может видеть людей через призму расследования, как свидетелей или подозреваемых, врач — как больных, ученый-естественник — как природные объекты.

Нельзя сказать, что такой взгляд не несет в себе никакой истины — люди бывают и преступниками, и больными. Более того, функционально следователь имеет дело с людьми как со свидетелями или подозреваемыми, а врач — как с больными. Врач, который видит перед собой язву желудка, и не углубляется в то, что за личность находится у него в кабинете, не заслуживает упрека — он просто делает свою работу.

Ученый, опираясь на свой инструментарий, тоже видит человека с определенной стороны — как природный объект. Это, в некотором контексте, уместно и законно — и полезно с точки зрения поиска технологий для той же медицины. Но такой взгляд является, неизбежно, односторонним и неполным.

Как говорится в «Декларации в защиту клонирования», подписанной ведущими атеистическими интеллектуалами мира: «Насколько может судить научная мысль, вид Homo sapiens принадлежит к царству животных. Способности человека, как представляется, только по степени, а не качественно отличаются от способностей высших животных. Богатство мыслей, чувств, упований и надежд человечества возникает, по всей видимости, из электрохимических процессов в мозге, а не из нематериальной души, способы действия которой не может обнаружить ни один прибор».

В чем явная ошибка такой позиции? Человек — это действительно организм, в его действиях присутствуют мотивы, общие для всех животных — выжить, прокормиться, оставить потомство. Но он не только организм — и у него есть цели и потребности, которые невозможно объяснить исходя из его животной природы — потребность в познании, красоте, смысле, ценности.

«Научный», или, вернее, сциентистский подход объявляет всю эту, духовную сторону человека, чем-то чисто иллюзорным — чем-то, что можно свести к животному началу, которое почему-то сбилось с пути.

Как уже давно заметил К.С.Льюис, человек, при таком подходе, «отменяется», редуцируется до чего-то заведомо меньшего, чем человек. Это очевидная и грубая ошибка — наука может открывать важную истину, но это не вся истина. Это ее очень небольшая часть — особенно, когда речь идет о человеке.