Тема церковного роста всегда была и будет очень популярной. Когда церкви растут, об этом хочется говорить и писать. Когда этого роста не наблюдается, то хочется прочитать что-нибудь о том, как можно коренным образом изменить ситуацию. На тему роста церквей написано множество книг, статей, проводятся масштабные конференции. Уже выработаны и опубликованы сотни, если не тысячи различных рекомендаций и наставлений. Однако статистика показывает, что положительная динамика сегодня наблюдается в основном в странах Африки, в ряде стран Южной и Центральной Америки, а также в некоторых странах Юго-восточной Азии. В Европе же и в Северной Америке картина не столь оптимистичная, если не сказать больше. Одной из причин такого положения является то, что страны западной цивилизации уже давно переживают то, что сейчас только начинается в некоторых других странах. Постмодернизм с его «прохладным» отношением к разного рода идеологиям и ценностям (в том числе и христианским) прочно утвердился на западе. В то же время, например, во многих странах Африки, похоже, всё это ещё впереди.

Впрочем, нас, россиян, более всего интересует не столько ситуация в далёких африканских странах и даже в не столь далёких европейских, сколько то, что происходит у нас. Вопрос церковного роста многогранен. Тут есть и общие для многих стран факторы, о которых как раз и написано в мире достаточно много, но есть и специфические особенности, присущие каждой стране. Безусловно, нельзя игнорировать общие для современного западного мира тенденции (а мы являемся, хоть и с определённой натяжкой именно его частью). Тот же постмодернизм и разочарование в идеях и ценностях, имеющее место там, есть и у нас и это особенно явно на фоне крушения многих надежд и ожиданий, которые царили в нашем обществе (не только в церквях) в начале девяностых годов. В то же время, говоря о динамике роста церквей в России, нельзя не учитывать и некоторые специфические факторы, о которых следует сказать особо.

«Больше людей – меньше возможностей». Один из таких факторов обусловлен социальным составом христианских общин. Опросы показывают, что всё-таки большинство членов церквей составляют люди, с относительно низким достатком. Кроме того, часто это люди пожилого возраста, обременённые болезнями, проблемами, нищетой. В результате, складывается картина, которая существенно отличается от той, что мы имеем на Западе. Там, рост церкви означает, в том числе и рост пожертвований, и приход потенциально активных трудоспособных членов, которые могут в той или иной степени участвовать в жизни общины. Этот рост подразумевает новые перспективы, новые возможности, вливается, если можно так сказать «свежая кровь». У нас же, как правило, рост церквей у некоторых служителей где-то подсознательно ассоциируется, скорее, с ростом количества проблем. Пришедшие иногда рассматриваются не как приток в общину новых сил, а как приход тяжелобольных овец, на которых и без того сил уже не хватает. Низкое же материальное положение потенциальной аудитории подразумевает, что среднее пожертвование на одного прихожанина лишь уменьшится, а значит, могут возникнуть новые проблемы с арендой (или покупкой) нового помещения взамен старого, которое становится тесным. Иными словами, если на Западе приход новых людей означает, в том числе и рост сборов и, соответственно, новые возможности для служения, то у нас сегодня картина, скорее, обратная.

«Неизвестные люди – неизвестные проблемы». Вторым немаловажным фактором является то, что многие евангельские церкви в России по различным причинам существовали в некоторой изоляции общества, в своей субкультуре. Рост церкви в первую очередь был связан с приходом в церковь детей членов данной же общины. Такой вариант церковного роста, как правило, сопряжён с призывом к верующим заводить побольше детей. В то же время, рост церквей таким способом подразумевал и подразумевает изоляцию общины от внешнего мира. Эта изоляция влечёт за собой на первом этапе утрату элементарных навыков общения с людьми вне церковного круга (зачастую даже работу верующие старались найти в «своих» организациях, где бы непременно трудились их братья и сёстры по вере). В результате этого с годами сформировалось особое мировоззрение «осаждённой крепости», когда, то, что вокруг кажется откровенно враждебным, воспринимается крайне настороженно и, соответственно, все возможные контакты с этим «внешним миром», лежащим за пределами крепостных стен, следует сводить к минимуму.

Неумение общаться с «внешними», имевшее место на первом этапе, на втором этапе превращается уже в страх перед людьми извне. Такой страх может проявляться по-разному. Например, в том, что члены церкви с одной стороны готовы участвовать в различных евангельских мероприятиях от песнопений на станциях метро в мегаполисах, до велопробегов по каким-нибудь труднодоступным местам страны. Но с другой стороны, им гораздо сложнее просто иметь хороших друзей у себя на работе, в учебном заведении, в доме по соседству, с которыми можно было бы иметь искреннее общение. Кроме того, многие верующие в таких общинах уже привыкли к тому, что церковь пополняется, как правило, детьми членов церкви. Конечно, у них есть проблемы, с ними возникают сложности (а как же без этого?), как у любых молодых людей у них есть своё представление о том, «как надо», но в любом случае, эти трудности уже более-менее известны. Приход же людей из-за «крепостной стены» в глазах многих выглядит куда более опасным, так как трудно предсказать, как эти люди себя поведут в дальнейшем, какие вопросы они будут задавать, какие темы поднимать и так далее.

Таким образом, как это не парадоксально, некоторые церкви с одной стороны призывают верующих, а с другой – внутренне опасаются того, что многие неверующие вдруг возьмут, да и действительно придут к ним. Обычно такое положение дел обосновывается так называемым эсхатологическим фактором, то есть сопровождается часто повторяющейся проповедью о последних временах, об охлаждении в вере, о том, что сейчас главное не столько рассказывать другим о вере, сколько сохранить хотя бы то, что есть.

Боязнь появления новых церквей – является третьим негативным фактором, свойственным российским церквям. Исторически многие российские церкви, иногда даже вопреки собственному вероучению, имеют жёсткую централизованную систему. Такая система подразумевает то, что есть церкви «главные», а есть как бы второстепенные или, как их ещё иногда называют «филиалы». Если такое деление на «главные» и «вторичные» общины происходит вопреки собственному вероучению, то это рано или поздно проявится. Любая церковь должна быть потенциальна готова к делению, к тому, чтобы люди, входящие в неё, могли через какое-то время образовывать новую независимую равноправную общину. Это, как мне кажется, может положительно сказываться и на росте одной (старой), и на росте другой (новой) церкви. В церкви должно быть постоянное движение – кто-то должен приходить, а кто-то должен уходить и открывать новые общины. Ситуация, когда в каком-либо городе имеется одна большая церковь, где на протяжении многих лет проповедуют одни и те же 4-5 проповедников и одни и те же люди десятилетиями посещают богослужения не может называться нормальной. Тут необходима готовность тех, кто мог бы взять на себя организацию новой независимой общины и готовность тех, кто понимал бы необходимость благословить таковых и отпустить с миром. Думаю, что от этого через некоторое время общий суммарный рост обеих церквей бы лишь увеличился.

В заключение я бы хотел добавить, что, безусловно, «Дух дышит, где хочет» и рост церквей зависит не только от наших устремлений. В то же время, каждый евангельский верующий и особенно служитель должен задать себе честный и прямой вопрос: «А насколько мои молитвы о церковном росте искренни? Насколько я готов к тому, чтобы в мою церковь вошли совершенно незнакомые и даже не совсем понятные мне люди, с новым для меня жизненным опытом, с новыми для меня идеями и, возможно, с совершенно неожиданным для меня взглядом на многое?