Для меня «война» – это Великая Отечественная. Хотя до и после было и есть много войн, в том числе близких.

Война началась в 1941, то есть за 28 лет до моего рождения. А ныне мне 45. Значит, отзеркалив туда, в прошлое, я окунусь во времена НЭПа. От всего этого как-то потряхивает. Я мог родиться в семье ямщика, крепостного, царя, начальника лагеря и работника морга. Ничего из этого не случилось. Говорят, я был кудряв, тих и бегал на цыпочках в бархатной курточке по коммунальной квартире в центре Ленинграда...

Я оказался свидетелем последствий войны. Меня окружали люди, знавшие войну, потому что они когда-то жили внутри нее. Мне кажется, звук разрывов доходил до моего уха. Наверное, дети, побывавшие под бомбежкой, никогда не станут вполне нормальными взрослыми. Что-то важное украдено у них, потеряно ими. Сломан какой-то хрупкий шар, похожий на елочную игрушку из тонкого цветного стекла – как раньше.

Мой отец был блокадным ребенком, еле выжил. Выучился, стал спортсменом – мастером спорта по классической борьбе. Но этот яд страха, горя, невыразимой тоски убивал людей алкоголем, косил косой, как при артобстреле. Война закончилась, но люди продолжали гибнуть.

Это инерция войны, инерция бессилия, желание вжаться в бетон, замереть и ничего не делать. Просто чувствовать себя безопасно. И никому не уступать своего спасительного приямка.

Кажется, это есть и во мне. Слишком незадолго до меня закончилась война… Меня жжет одна мысль, одно предчувствие. Что если бы Сталин успел начать войну первым? Что стало бы с нашей национальной идеей и освободительной войной, если бы мы (наши деды) вошли в Европу как оккупанты, сея смерть и наполняя концентрационные лагеря евреями? Но Бог допустил то, что допустил. Он допустил страдания нашего несчастного обманутого народа, чтобы этот народ встал в полный рост, подержал в руках оружие, понял свою силу и свое величие. Чтобы этот народ обратился к Нему, находясь в невыносимых условиях, чтобы народ воскрес…

Мне кажется, война – фрагментарна. Она раздроблена на тысячи эпизодов, в каждом из которых ты должен поступить по совести и по уставу. Часто по совести и по уставу – это встать из окопа и пойти в штыковую атаку. И если ты веруешь, то идешь и молишься так, как никогда до этого не молился. Не дай Бог испытать это нам и нашим детям! Я помню, как я думал, захлебываясь слезами на пионерской линейке, что вот сколько осталось ветеранов, и с каждым годом их будет все меньше, пока окончательно не замрет память. Теперь – через 35 лет я с удивлением и радостью вижу совсем пожилых слабеньких людей с орденами. Они еще есть. Значит, будем жить.